История развития генеалогии

Исторически и историографически сложилось так, что ге­неалогия развивалась как дворянская наука и наука о дворянст­ве.
Это было обусловлено практическими интересами местни­ческой системы управления государством, в результате функ­ционирования которой был заложен корпус источников — раз­рядных, боярских книг и списков, собственно родословных рос­писей и других, — ставших основой для изучения генеалогии всей русской исторической науки, неизменно подчеркивавшей и разрабатывавшей ее исключительно княжеско-династиче­ский, дворянский аспект.
Еще В.Н. Татищев и М.М. Щербатов, указывая на необходимость, наряду с хронологией и географией, научного знания генеалогии, видели в ней единственное средст­во разобраться в громадном количестве княжеских имен, упо­минаемых при систематическом изложении материалов по рус­ской истории, чтобы точно знать, “кто от кого родился, от ко­го детей имел, с кем браками обязан был, из чего можно уразу­меть правильные наследства и домогательства”. Создание специальных родословных таблиц должно было служить удовле­творению справочной потребности в генеалогических фактах.
М.В. Ломоносов, прежде чем приступить к написанию “Древ­ней российской истории”, создает “Краткий российский лето­писец с родословием”, а по существу две “пространные” поко­ленные росписи русских великих князей и царей, которые и предваряют его “Историю”. Подобные родословные росписи или таблицы сопровождают общеисторические труды В.Н. Та­тищева, М.М. Щербатова, Екатерины II, позднее Н.М. Карам­зина, а также ряд документальных публикаций.

Наряду с этим начинают выходить специальные сочинения, посвященные княжеской и дворянской генеалогии: как профес­сиональные — М.Г. Спиридова, кстати зятя М.М. Щербатова, так и любительские — Ю.А. Воейкова, В.А. Левшина и др.

В XIX — начале XX в. особый размах приобрело издание спра­вочных изданий по родословию русского дворянства, среди кото­рых выделяются “Российская родословная книга” П.В. Долгору­кова, “Русская родословная книга” А.Б. Лобанова-Ростовского, “Родословный сборник русских дворянских фамилий” В.В. Руммеля и В.В. Голубцова, “Потомство Рюрика” Г.А. Власьева, “Ве­ликие и удельные князья Северной Руси” A.B. Экземплярского, “Родословные записи” Л.М. Савелова и др.

Теоретически исключительность русской дворянской генеа­логии обосновал один из самых крупных русских генеалогов Л.М. Савелов, прямо утверждавший в лекциях, прочитанных им в 1907-1908 гг. в Московском археологическом институте, что русская генеалогия носит “узко сословный характер”. Согласно ему, доминирующее положение дворянской генеалогии происте­кает из высокого культурного уровня дворянства и низкого — “на­родной массы”. Отсюда следовал вывод об отсутствии письмен­ных фамильных источников по генеалогии купечества, крестьян­ства и других сословий, делающем как бы невозможным восста­новление их истории. Только некоторые из купеческих архивов, по его мнению, имеют “общеисторический интерес”, а докумен­ты вроде векселей, счетов “не представляют интереса даже для бытовой истории”.

Действительно, на протяжении XVIII — большей части XIX в. мы не наблюдаем проявления интереса к генеалогии даже среди самого третьего сословия. Мне известен лишь один случай соста­вления купеческой родословной в XVIII в. Он относится ко вто­рой четверти столетия, когда после смерти главы семьи московских купцов Креховых его родственник по боковой ветви (пле­мянник) предъявил права на наследование домом, для чего и со­ставил “родословное древо Креховых” (в кружках), свидетельст­вовавшее о пресечении основной, мужской, линии рода и о том, что претендент — единственный наследник. Оно и зафиксировано в делопроизводстве Канцелярии конфискации.

Но в то время, когда Л.М. Савелов формулировал свою кон­цепцию, в России, по мере укрепления капитализма, росло внима­ние и к истокам русской буржуазии. Это нашло отражение в об­ращении к истории отдельных капиталистических предприятий, в интересе некоторых представителей третьего сословия к своим предкам и целым купеческим группам. И хотя эта линия русско­го родословия не получила до революции широкого развития, преуменьшать ее значение нельзя, так как оно коренным обра­зом меняла традиционные представления о генеалогии, прежде всего в источниковедческом аспекте.

В начале XX в. вышли исторические очерки П.Н. Терентье­ва, А.Ф. Грязнова, П.К. Симони о крупных промышленных и тор­говых предприятиях виднейших купеческих домов Прохоровых, Затрапезновых, Яковлевых, Кольчугиных. Освещение истории предприятий в этих работах было неразрывно связано с раскры­тием родовой истории владельцев, в которой присутствовали раз­личного рода родословные росписи и генеалогические таблицы.

Изучению истории своих предков посвятили свои пышно, “собственным коштом” изданные сочинения Н.П. Вишняков и Н.В. Крестовников. Истории родов в них охватывают период с XVII по XIX в. Особенно ценно, что авторы прослеживают раз­витие родов по всем линиям, опираясь на архивные материалы Московского архива Министерства юстиции.

Гораздо большее значение имело обращение к генеалогии ку­печества профессиональных историков. Первым в их ряду следует назвать Н.П. Чулкова, учившегося в Московском университете у В.О. Ключевского, В.И. Герье, дружившего с П.И. Бартеневым. По протекции историка М.С. Корелина после университета он был принят в МАМЮ, где проявил лучшие качества источниковеда и генеалога. Впоследствии он тесно сотрудничал с Московским ар­хеологическим обществом, Историко-родословным обществом Москвы (будучи одним из его учредителей, а в 1920-1922 гг. — ру­ководителем), участвовал в подготовке лучших дореволюционных справочных изданий, таких, как “Сборник биографий кавалергар­дов”, “Русские портреты XVIII-XIX столетий”, и др. Именно он, по просьбе П.И. Бартенева, написал в 1907 г. первое систематическое исследование о родословии московского купечества.

В значительной степени появление этого исследования было подготовлено титаническими усилиями двух выдающихся выход­цев из купечества — И.Е. Забелина и Н.А. Найденова. Первый собрал и издал двухтомную публикацию материалов по истории Москвы, в том числе доимочные земские книги и ведомости ок­ладных оброчных книг с подробным описанием городовых рядов, торговых и промысловых лавок и мест и др.

Огромен вклад в источниковедческое обеспечение изучения истории купечества Н.А. Найденова, осуществившего грандиоз­ное издание нескольких серий многотомных публикаций. Их подготовка была поручена архивисту МАМЮ Николаю Никола­евичу Николаеву, который со своими сотрудниками выявил и об­работал дозорные, переписные, окладные книги, ревизские сказ­ки за XVII-XIX вв., общественные приговоры по московскому купечеству, а также по малым среднерусским городам Белеву, Боровску, Зарайску, Малоярославцу, Торопцу, Туле и др.

В научный оборот были введены до того игнорируемые раз­новидности массовых делопроизводственных источников, разом перечеркнувшие концептуальные построения о невозможности изучения генеалогии купечества и других непривилегированных сословий. Именно на них базировалось исследование Н.П. Чул­кова. Казалось, что открываются большие перспективы, но даль­нейшего движения в этом направлении не произошло. Еще была подавляющей инерция дворянской генеалогии. А вскоре случи­лась Октябрьская революция. Купечество как объект исследова­ния стало безликим и преимущественно ругательным (“Тит Ти-тычи”). Прошел не один десяток лет уже советского почти пол­ного забвения генеалогии, в том числе и непривилегированных сословий, прежде чем введенные в оборот Н.А. Найденовым ма­териалы “заработали” на исследовательской ниве. Это не означа­ет, что в этой области ничего не делалось. В 50-60-х годах XX в. появился ряд фундаментальных исследований как по отдельным торгово-промышленным домам, так и по предпринимательским группам. В числе первых следует отметить монографии Н.А. Ба­клановой и А.А. Введенского о Калмыковых и Строгановых. О династиях горнозаводчиков писал Н.И. Павленко, а о кресть­янских торгово-промышленных фамилиях — С.В. Бахрушин и Н.Е. Носов. Но все же это были работы, ставящие иные исто­рические задачи и основанные на иной источниковой базе.

Принципиальные изменения произошли в 70-80-х годах, ко­гда были опубликованы исследования М.М. Громыко, Л.H. Семе­новой, автора этих строк, основанные на тех разновидностях массовой документации, которые открыли для генеалогов Н.А. Найденов, Н.П. Чулков, И.Е. Забелин. Именно тогда стало ясно, что генеалогия не просто возрождается, что она на пути ка­чественной трансформации.

Произошла, можно сказать, смена одновременно двух векто­ров: на источниковедческом и на структурном, или, точнее, на функциональном уровнях. Выход на новые социальные объек­ты — непривилегированные сословия, прежде всего купечество, — радикально изменил предметные функции генеалогии. Прежде всего абсолютно иной корпус источников требует совершенно новых приемов. Ведь в новых разновидностях источников отра­жены не генеалогические, а биографические по преимуществу факты. А это ставит исследователя не только перед конкретно­ источниковедческой задачей оценки этих материалов, но и перед необходимостью проведения ряда промежуточных процедур, ко­торые позволили бы свести дискретные биографические факты в некие генеалогические “клаузулы”, будь то генеалогические досье, родословные таблицы или росписи, банки данных. Кстати, создание компьютерных баз данных по генеалогии стало очевид­ной приметой последнего времени, правда, к сожалению, в обла­сти дворянской генеалогии.

Таким образом, изучение генеалогии непривилегированных сословий требует комплексного подхода, специфических методов в оценке информационных возможностей источников и их даль­нейшей обработки. Другими словами, источниковедческая проб­лема генеалогии непривилегированных сословий — это проблема массовых делопроизводственных, прежде всего ревизских мате­риалов, обусловленных, согласно Б.Г. Литваку, наличием трех ос­новных признаков: ординарности, однородности, формуляру. Именно они позволяют производить своего рода неодипломати­ческую реконструкцию утерянных или не сохранившихся фраг­ментов (например, ревизских сказок по отдельным переписям).

Другая сторона качественных изменений в генеалогии или смены на структурном уровне связана с тем, что обработка и ана­лиз выявленных на источниковедческом уровне данных ставит исследователя перед необходимостью общеисторического их ос­мысления, связанного с разрешением задач изучения эволюции и развития отдельных социальных групп. Это принципиально ме­няет положение генеалогии в структуре взаимоотношений так называемого комплекса вспомогательных исторических, или, как их еще называют, источниковедческих дисциплин, который, как мы уже отмечали с Н.А. Соболевой, носит исключительно субординационный характер. В одном случае не генеалогия вы­полняет вспомогательную по отношению к источниковедению функцию, а источниковедческие методы являются вспомогатель­ными по отношению к генеалогии. В другом — генеалогия обре­тает самостоятельно на уровне исторического построения.

Неизмеримо усложняются исследовательские задачи при ре­шении даже сугубо традиционных, т. е. “справочных” функций ге­неалогии низших сословий. Генеалог обращается к целому ряду разнородных по происхождению, структуре и сохранности разно­видностей источников: писцовым и переписным книгам, ревиз­ским сказкам, актам гражданского состояния (метрическим кни­гам), клировым исповедным ведомостям, капитальным, обыва­тельским книгам, спискам составов посадов и общин. Хотя в ос­нове каждой разновидности лежит посемейная сказка, сущест­венные различия в реальном содержании, значительные хроно­логические разрывы, неопределенности с фамильными прозва­ниями вынуждают создавать новые методики для выстраивания родословных цепочек, искать новые источники.

Одной из ярких находок последнего времени, еще не реализо­ванной в полной мере, является открытие (в буквальном смысле) первичных материалов Всероссийской переписи 1897 г. Извест­но, что опросные листы губернские статистические комитеты отсылали в Главную переписную комиссию в Петербург, но пос­ле обработки их данных и публикации сводных итогов по высо­чайшему повелению они были уничтожены. К счастью, не везде. Кое-где сохранились. Петербургские генеалоги М.В. Борисенко и А.В. Родионов независимо друг от друга и в разных архивах вы­яснили, что в некоторых губернских правлениях перед отсылкой в Петербург делались вторые, дублетные, экземпляры перепис­ных листов для собственных местных нужд. В частности, сохра­нились переписные листы крестьян Московского, Богородского, Клинского уездов Московской губернии, Южно-Уссурийского округа, Приморской области, массив переписных листов крестьян по Тобольской и Архангельской губерниям.

В частности, М.В. Борисенко установил, что в фонде Тоболь­ского губернского статистического комитета хранятся заполнен­ные от руки типографские бланки вторых экземпляров перепис­ных листов по поселениям практически всей территории Тоболь­ской губернии. Подворные переписные листы сгруппированы по городам, волостям, селам, деревням или владельческим усадьбам. Общее количество дел составляет 4036. Целиком учтено все на­личное население, включая мелкие деревни, где отмечены даже гостящие и странствующие. Переписной лист содержал сведения в большем объеме, чем метрические книги и ревизские сказки: 1) фамилия, имя, отчество; 2) пол; 3) отношение к главе хозяйст­ва и главе семьи; 4) возраст; 5) семейное положение; 6) сословие, состояние, звание; 7) место рождения; 8) место прописки; 9) мес­то жительства; 10) отметка об отсутствии, отлучке и о времен­ном пребывании; 11) вероисповедание; 12) родной язык; 13) уме­ние читать и писать; 14) занятие главное: ремесло, промысел, должность или служба, побочные занятия, отношение к воинской службе. Отдельно имелись данные об особых приметах (слеп, глух, нем, ума-лишен), а также вопросы: живут ли в собственном доме? Сколько строений во дворе? Из какого материала?

Важно, что здесь заключалась информация о жителе в систе­ме его родственных и хозяйственных связей. Каждый переписной лист содержал сведения не об отдельном человеке и даже не о конкретной семье, а имел подворный принцип записей о “домохо­зяйстве”, что является более широким понятием.

Но главное в этих источниках состоит в том, что они корре­лируются с ревизскими переписями. Еще В.О. Ключевский отмечал, что на каждый данный момент истории в семье можно на­блюдать представителей пяти поколений. Это теоретически до­пустимый максимум. Источниковедческие ревизские сказки и пе­реписные листы содержат в себе данные о трех поколениях, а следовательно, перерыв между последней ревизией 1857 г. и 1-й Всероссийской переписью 1897 г. можно считать исчерпанным. В равной мере это относится и к последующим, уже первым совет­ским переписям. Здесь порой случаются находки, которые связы­вают не только разноплановые источники, но и исторические эпохи. Показателен в этом отношении материал, введенный тульским генеалогом И.А. Антоновой, — именной каталог быв­шего спецхрана Государственного архива Тульской области. Именные карточки здесь (а их в 30 раз больше, чем в общем фон­де) стали собираться в каталог, основанный циркуляром ГАУ НКВД 1939 г. и спец приказом НКВД 23 декабря 1940 г. “Об ис­пользовании архивных материалов в оперативно-чекистской ра­боте”, подписанным Л.П. Берией. А источниковой базой катало­га стали фонды не только советского, но и досоветского перио­да — органы власти, правосудия, жандармерии, полиции и т. п. А в совокупности это дает возможность изучать генеалогию ре­прессированных лиц до пятого колена.

Отличительная исследовательская особенность современно­го генеалога в изучении непривилегированных сословий, в том числе и крестьянства, — комплексный источниковедческий под­ход, который опирается, кстати, на сложившиеся традиции. Ведь при кажущейся не разработанности крестьянской генеалогии, мы имеем солидную литературу. К перечисленным выше работам можно добавить исследования А.А. Александрова о крестьянах Сибири, В.М. Панеяха о холопах, М.Ф. Прохорова о вотчинных крестьянах. В этой связи не случайно то, что современные иссле­дователи не только привлекают весь набор массовых разновид­ностей источников (ревизские сказки, исповедные росписи, мет­рические книги, актовые материалы), но и ставят вопрос о мето­дологии генеалогии крестьян.

В заключение — несколько общих соображений о генеалогии непривилегированных сословий как элементе или факторе исто­рического построения. Речь идет, как было сказано выше, о вы­ходе генеалогии на общеисторический уровень, при сохранении ее первоначального справочного смысла. Конечно, значительная часть работ последних полутора-двух десятилетий посвящена изучению конкретных отдельных родов. Большая “Уральская родословная книга” содержит около двух десятков крестьянских родословных; монография А.В. Матисона, хотя и обращена к генеалогии приходского духовенства, но изучает всего один род. Это традиционные генеалогические изыскания.

Но складывается и другое направление, когда генеалогия перестает быть самоцелью, а становится средством или мето­дом изучения более общих исторических вопросов. Конечно, A.B. Демкин говорит в своих работах о целом ряде купеческих фамилий Верхневолжья, но лишь для того, чтобы выяснить вопрос о переливе и, следовательно, функционировании купе­ческого капитала. Безусловно, Н.Г. Думова, восстанавливает семейные истории виднейших русских капиталистов, но толь­ко для того, чтобы подчеркнуть вклад отечественной буржуа­зии в культуру. А.Н. Боханов реконструирует купеческую ро­довую преемственность, но с тем, чтобы выявить характер со­циальной эволюции сословия. Г.Н. Ульянова использует весь арсенал генеалогических данных и семейные традиции благо­деяния, но ставит задачу становления социального и нравст­венного самосознания русского купечества, одной из форм проявления которого была благотворительность. Наконец, ав­тор этих строк писал именно о генеалогии русского купечест­ва, но его книги в библиотечном каталоге проходят под рубри­кой “Просопография”, поскольку это направление нацелено на изучение статуса, социально-экономической, политической жизни отдельных его страт.

Источник: ebookiriran.ru

Удачи в поиске.